| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |
Ближайшая по времени исполнения работа Рублева — роспись Успенского собора во Владимире (1408). Она открывает второй период — период полной зрелости, когда мастер создал лучшие из своих вещей.
Знаменателен сам по себе факт посылки московским великим князем прославленного русского художника во Владимир для реставрации знаменитого храма. Как верно замечает Д. С. Лихачев, «вся русская культура конца XIV — начала XV века пронизана духом историзма, духом любви к славному прошлому своей родины… Темами русской истории увлечены не только русские книжники: к прошлому Руси обращаются и русская живопись, и русская архитектура. Центральное место в этом возродившемся интересе к родной истории, ко временам русской независимости, к домонгольскому периоду русской истории принадлежит
Во Владимире Рублев работал вместе с Даниилом, отныне ставшим его неразлучным другом. Так как летописец (стр. 75) нам не указывает, что именно было выполнено Рублевым и что Даниилом, то и во Владимире возникает та же труднейшая проблема, как и в отношении московского Благовещенского собора: необходимо выяснить долю участия в общей работе каждого из мастеров. При этом во Владимире проблема немало осложняется тем обстоятельством, что Рублев и Даниил подвизались здесь не одни, а с целой артелью.
Росписи Успенского собора были расчищены в 1918 году. Они жестоко пострадали от безграмотных реставраций и побелки. Фрески дошли до нас лишь частично, большинство из них безвозвратно погибло (как, например, в алтаре, в куполе, на парусах, в северо-западной части храма и др.). Расчищенные части росписи являются фрагментами грандиозной композиции «Страшного суда», украшающей западные своды центрального и южного нефов, а также прилегающие столбы. Фрески превосходно связаны с архитектурой: они подчиняются плоскостному ритму стены, они живут со стеной единой жизнью, они архитектоничны в лучшем смысле этого слова (табл. 39а и б). Легкие, почти невесомые фигуры как бы заставляют круглиться своды, расступаться столбы, возноситься вверх арки и стены. И эти стройные фигуры немало способствуют тому, что и сама архитектура начинает казаться более стройной и воздушной. Когда в храме находился первоначальный иконостас, выполненный Даниилом, Рублевым и их помощниками, то это впечатление должно было быть еще более сильным. Огромные (свыше трех метров в высоту) фигуры из деисусного чина подчеркивали вертикальный ритм всей сложной композиции иконостаса, которая подчинялась тем же художественным принципам, какие лежали и в основе фресковой росписи.
На западном своде центрального нефа, под хорами собора, мы видим фигуру Христа в ореоле из серафимов; правой рукой он указывает путь праведникам, левой — путь грешникам (табл. 40–42). В его образе нет ничего грозного, ничего устрашающего. Облаченный в золотистые одежды, он легко и свободно парит в голубом ореоле. По меткому наблюдению Н. А. Деминой, Христос предстает здесь нашему взору как «воплощение торжества, гуманности и творческого подъема. По-рублевски безупречно вписанный в круг, он не ограничен им. Касаясь ногой его предела, он как бы готов выступить из него, отчего композиция, полная монументальной ясности и завершенности, приобретает жизнь и движение. Круг и голубой цвет в поэтической образности Рублева символизировали свет, просвечивающий
Над Христом, на том же своде, представлены два парящих ангела со свитком в руках (табл. 43–44). На свитке изображены луна и звезды. Ангелы свивают завесу неба, что означает конец земного мира. Их фигуры в легких хитонах и свободно развевающихся плащах полны необычайной грации и изящества, невольно заставляя вспомнить об ангелах из прославленной иконы Троицы.
Над ангелами, уже в замке прилегающей к своду восточной арки, размещена вписанная в круг композиция, символизирующая четыре царства, чьему владычеству суждено окончиться вместе с концом жизни на земле (табл. 45). Эти земные царства должны уступить место царству правды и справедливости. С замечательным искусством разместил художник в круге фигуры четырех зверей из видения пророка Даниила (VII, 2–28). Уверенной, широкой поступью выступает крылатый лев — «Римское царство». Рядом с ним энергично шагает светлый крылатый барс — «Царство Македонское». Как вкопанный застыл на месте медведь. Опустив голову, он зло косит глазом, никому не собираясь уступить хотя бы пядь своей земли. Это «Царство Вавилонское». Четвертый зверь, символизирующий «Царство Антихристово», обладает самой страшной внешностью: у него морда хищника, между рогами помещено человеческое лицо, хвост завершается змеиной головой.
На северном столбе этой же восточной арки сохранились две фигуры, непосредственно связанные с тематикой украшающего замок арки медальона, в который вписаны символизирующие четыре царства звери. Это ангел и пророк Даниил (табл. 87). Приникшему к земле Даниилу ангел указывает рукой на свершающийся суд, как бы говоря: «Вот исполняется твое предсказание».
В полукружии, над примыкающей к коробовому своду западной аркой, представлен «престол уготованный» (табл. 46). Христос, изображенный в центре свода, кажется как бы устремляющимся к престолу, чтобы занять на нем место в «страшный судный день». На престоле лежит книга, в которую вписаны деяния людей. К подножию престола припали на колени трепещущие Адам и Ева (табл. 49), виновники грехопадения человека. Слева и справа спешат к престолу Богоматерь (табл. 47) и Креститель (табл. 48) — заступники за род людской. Они выступают здесь носителями идеи милосердия, красной нитью проходящей через всю композицию «Страшного суда». Их склоненные фигуры, вместе с слегка изогнутыми фигурами ангелов и апостолов Петра (табл. 50–51) и Павла (табл. 52–53), как бы вторят параболе свода и арки. Здесь лишний раз убеждаешься в том, как удачно в Успенском соборе монументальная роспись сочетается с архитектурой интерьера, подчиняясь его ведущим линиям.
Петр и Павел возглавляют два ряда апостолов, чьи фигуры размещены уже на склонах свода и на прилегающей восточной арке (табл. 54–55). За апостолами стоит несколько рядов ангелов. Правая и левая группы так скомпонованы, что нимбы, образующие ряд повторных горизонталей, как бы поддерживают свод. Но, кроме того, они и вторят украшающим свод кругам, в которые вписаны фигуры Христа и символизирующих четыре царства зверей. При сравнении фигур апостолов и ангелов с аналогичными изображениями в притворе Кахриэ Джами в
Хотя в типах апостолов художники принуждены были считаться с традиционными канонами, они все же сумели внести в них те едва приметные изменения, благодаря которым эти типы обрели новую жизнь. Лица сделались более открытыми, более добрыми (табл. 56–64). И в некоторых из них оказались претворенными впечатления от реальной жизни, в такой мере обрели они национальную печать. Это особенно явственно дает о себе знать в образе апостола Андрея (табл. 64), несомненно навеянном лицами людей того времени, и в первую очередь лицами крестьян.
Стоящие позади апостолов ангелы могут показаться на первый взгляд несколько однообразными (табл. 65–68). Но чем внимательнее в них вглядываешься, тем большее очарование обретают они в наших глазах. В них есть и наивное простодушие, и тихая мечтательность, и внимательное прислушивание к своему внутреннему голосу. Особое место занимают фигуры ангелов, украшающие западную арку (табл. 69–70), в центре которой расположен медальон (табл. 72) с огромной кистью руки, держащей «души праведных» в образе младенцев, и два медальона с полуфигурами пророков Исайи (табл. 73) и Давида (табл. 74). Эти трубящие ангелы созывают живых и мертвых на Страшный суд. Но в них нет ничего от грозных вестников «судного дня». Их стройные, гибкие фигуры полны грации. Прекрасные головы на точеных шеях увенчаны пышными волосами, подчеркивающими хрупкость нежных лиц. Трубы, которые держат оба ангела, настолько тонки, что, кажется, они неспособны издать устрашающие звуки. Они больше походят на пастушеские
В арке, ведущей из центрального нефа в южный, и на юго-восточном столбе центрального нефа художники изобразили лики праведных мужей и жен, восставших из мертвых (табл. 79–86). Тут и святители, и мученики, и монахи, и цари, и царицы. У них простые русские лица, на большинстве из них русские одеяния. Над аркой, ведущей в южный неф, размещены две плохо сохранившиеся композиции — «Земля» и «Море» отдают мертвецов (табл. 75–78). Этой сценой замыкается цикл фресок среднего нефа, посвященный изображению страшного судного дня.
Роспись южного нефа связана с тематикой «Рая». Центральное место здесь занимает «Шествие святых в рай» (сопроводительная надпись — «Идут святые в рай»). Группу возглавляют апостолы Петр и Павел (табл. 88–96). Со страстным призывом простер Павел левую руку со свитком, в то время как правой он указывает на врата рая. На свитке надпись: «Приидите со мною». Сами врата рая с сопроводительной надписью «Свет невечерний» украшают западную люнету под южным сводом; херувим держит жезл, рядом виден благоразумный разбойник, первым вошедший в рай (табл. 97). В противоположной люнете представлена Богоматерь с предстоящими ангелами (табл. 98), а на восточном склоне свода — «Лоно Авраамово» с сидящими под райскими деревьями Авраамом (табл. 99, 102), Исааком (табл. 100–101) и Иаковом (табл. 100), причем за пазухой в лоне Авраама изображены «праведные души» в виде мальчиков (табл. 102–103), и такие же мальчики стоят подле него (там же, табл. 104). Кроме того, сохранились фигуры святых (Макария, Онуфрия, Саввы Освященного и Антония Великого, табл. 105–109) в арках южного нефа. Несколько интересных фрагментов уцелели также на алтарных столбах, скрытых за деревянным иконостасом (мученик Зосима в медальоне; две фигуры неизвестных святых в рост) и в арке жертвенника (две фигуры неизвестных молодых святителей, остатки двух сцен из жития Иоанна Предтечи, табл. 110–118). Этим, в основном, ограничивается число дошедших до нас в Успенском соборе фресковых фрагментов. В XV веке роспись украшала все стены, арки, столбы, паруса и купол собора, так что она включала в себя несоизмеримо большее количество фигур и сцен по сравнению с тем, что сохранилось до наших дней.
Изучая фрески Успенского собора, необходимо всегда помнить о том, что в свое время живопись была намного ярче по своим краскам. Лиловато-розовые, серебристо-серые, сочные зеленые, золотисто-охряные тона были светлее и воздушнее, а густо вишневые, бархатисто-коричневые и небесно-синие цвета — интенсивнее и глубже. Кроме того, фигуры, лишенные позднейших утрат, выглядели более объемными. Ныне погибшие светло-голубые фоны (теперь осталась только черная прокладка под ними) создавали впечатление известной пространственной глубины и
Из-за плохого состояния сохранности росписей крайне затрудняется их классификация по отдельным стилистическим группам. Несомненно, в выполнении дошедших до нас фресок участвовало два мастера, вероятно, пользовавшихся услугами помощников. Каждый из этих мастеров имеет свою индивидуальную физиономию. Но провести четкую грань между их работами настолько трудно, что порой эта задача кажется просто неразрешимой. И все же попытка такого решения вполне правомерна, иначе возникнет опасность растворения творческой личности Рублева в работах его современников. Как ни близки были между собой «иконник Даниил» и «чернец Андрей», они должны были работать в разных манерах, иначе говоря, каждый должен был работать в своей манере.
Один из мастеров — вне всякого сомнения старший — исполнил такие композиции, как «Лоно Авраамово» (табл. 99–104), «Апостолы Павел и Петр ведут праведников в рай» (табл. 88–96), «Богоматерь с предстоящими ангелами» (табл. 98), «Младенец Иоанн Креститель с ангелом»
Второй мастер, чьей кисти могут быть приписаны
«Христос во славе» (табл. 40–42),
«Апостолы и ангелы» (табл. 50–68),
«Трубящие ангелы» (табл. 69–71),
«Символы четырех царств» (табл. 45),
«Этимасия с Петром и Павлом» (табл. 46–53),
«Ангел и пророк Даниил» (табл. 87),
«Лики праведных жен и праведников» (табл. 79–85),
«Пророки Исайя и Давид» (табл. 73–74),
«Св. Макарий»,
«Антоний Великий» (табл. 105–106, 108) и др., принадлежит к более молодому поколению, уже отошедшему от живописных традиций
Мы не знаем, какое впечатление производила бы на нас композиция «Страшного суда», если бы сохранилась ее правая часть, где были представлены сцены адских мучений. Хочется, однако, думать, что и в этом случае она сильно отличалась бы от византийских изображений на ту же тему. В Византии обычно подчеркивалась идея кары и возмездия. В живописи Успенского собора торжествует идея всепрощения. Именно она сближает обоих мастеров, как ни различны они по своему темпераменту. И в ангелах, и в апостолах, и в святых нет никакой суровости. Они полны приветливости, полны готовности прийти на помощь ближнему. Вот почему светятся такой радостью лица праведников: им нечего бояться, они наперед знают, что судья будет к ним милостив. Работавшие в Успенском соборе мастера сумели придать даже сцене «Страшного суда» просветленный характер. В истолковании этого события они решительно порвали с византийской традицией, столь сильно дававшей о себе знать во фресках Нередицы. Они очеловечили все образы святых и заставили сильнее звучать примирительные нотки. В этом плане одним из самых выразительных образов росписи является апостол Петр (табл. 90–91). Он повернулся к следующей за ним толпе праведников, как бы обращаясь к ним со словами ободрения. Весь его облик свидетельствует о доверии к людям, он твердо убежден, что одним добрым словом можно наставить их на путь истинный. Отсюда это открытое, приветливое выражение лица. И хотя ему и присущи некоторые индивидуальные черты, оно, скорее, воспринимается как идеальный тип человека того времени: в нем отображены душевная крепость и нравственная чистота, которые в глазах художника были наиболее ценными свойствами русского характера.
В системе росписи Успенского собора, несомненно, видное место занимали фигуры святых воинов, которые обычно располагались в нижнем регистре. Одна из таких фигур (на центральном юго-западном столбе) дошла до
Деятельность Рублева в Успенском соборе не ограничивалась исполнением фресок. Он принимал также участие в написании икон для иконостаса. Есть серьезные основания полагать, что общая композиция иконостаса была задумана Рублевым и что к участию для осуществления этой сложной и очень трудоемкой задачи он привлек членов своей артели. Во всяком случае, дошедшие до нас иконы недвусмысленно свидетельствуют о том, что здесь подвизалось несколько мастеров и притом работавших в весьма различных манерах.
Когда в 1773–1774 годах в Успенском соборе был сооружен новый иконостас, выдержанный в пышных формах елизаветинского барокко, старые иконы были проданы крестьянам села Васильевского Шуйского уезда. Здесь они находились вплоть до 1922 года, когда, по решению правительства, двадцать семь икон были перевезены в Москву для реставрации (тринадцать больших икон деисусного чина, две более поздние иконы архангелов того же размера, десять «праздников» и две иконы с изображениями пророков). В состав чина входят иконы Христа, Богоматери, Предтечи, архангелов Михаила и Гавриила, апостолов Петра, Павла, Андрея и Иоанна Богослова, святителей Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и Николая (шесть икон, включая иконы пророков, хранятся в Русском музее, остальные находятся в Третьяковской галерее). Из «праздников» только пять относятся к рублевской эпохе, другие пять написаны вновь на спемзованных досках. «Сретение» и «Крещение» находятся в Русском музее, «Вознесение», «Благовещение» и «Сошествие во ад» — в Третьяковской галерее. Наличие четырех архангелов объясняется тем, что две иконы архангелов были написаны на спемзованных старых досках, на которых ранее находились изображения Георгия и Дмитрия.
Иконостас Успенского собора — самый большой среди дошедших до нас памятников этого
Несомненно, чиновые иконы были задуманы самим Рублевым, на что указывает совершенство линейного очерка и ритмичность движения. Большинство фигур скомпоновано по излюбленному Рублевым ромбоидальному принципу: фигура наиболее широка в своей средней части и сужается кверху и книзу. Это придает ей особо одухотворенный характер, так как она едва касается ногами земли, тело же ее оказывается скрытым за широким, свободным одеянием. О тесной связи чиновых икон с Рублевым говорит и их дивный колорит, задуманный как единое целое. Темно-зеленые тона чередуются с золотисто-желтыми и красными, синие — с вишневыми. Эта гамма рассчитана на восприятие ее с большого расстояния, поэтому она предельно скупа. Но скупость цветовых сочетаний не делает их бедными. Здесь лишний раз подтверждается то правило, что колорит, если он только обладает цельностью и единством, основывается не на количестве красок, а на их качестве, вернее, на качестве цветовой композиции. Цвет дается крупными, непреломленными плоскостями, что помогает охватить фигуру одним взглядом. Во всех этих художественных приемах чувствуются традиции вековой культуры. При создании иконостаса Успенского собора Рублев опирался на феофановское наследие. Он должен был хорошо помнить чин Благовещенского собора, и он дал дальнейшее развитие заложенным в нем принципам. Увеличив размер фигур почти на один метр, решительно подчинив их плоскости, упростив силуэты, усилив интенсивность локального цвета, Рублев достиг еще большей, по сравнению с Феофаном, монументальности.
Связывая замысел деисусного чина целиком с Рублевым, мы отнюдь не хотим тем самым приписать ему все входящие в состав чина иконы. Вполне естественно, что при выполнении пятнадцати трехметровых фигур Рублев должен был прибегнуть к помощи учеников, иначе работа затянулась бы на годы. Хотя иконы дошли до нас в очень плохой сохранности (смытость, многочисленные утраты и правки), но даже в таком состоянии они дают достаточный материал, чтобы можно было усмотреть в них далеко не одинаковое качество. Самыми сильными фигурами являются Христос (табл. 119), Предтеча (табл. VIII), Павел (табл. X), самыми слабыми — архангелы. Последние написаны не Рублевым, а его учениками.
С учениками и последователями Рублева и Даниила следует связывать и большинство дошедших до нас икон праздничного ряда. «Сошествие во ад» (табл. 125) и «Благовещение» (табл. 123) безусловно не могут считаться рублевскими работами. Они восходят к тем же иконописным прорисям, как и аналогичные иконы из Троицкого
В свое время уже было отмечено, что «Вознесение» из Успенского иконостаса восходит к иконе Прохора в Благовещенском соборе. Факт сам по себе весьма примечательный, так как он доказывает прямую преемственность Рублева от Прохора: от него Рублев должен был унаследовать иконописные прориси. В распределении основных цветовых акцентов Рублев также следует за своим учителем. Но самое интересное, как он утончает и гармонизирует его гамму, придавая ей общий серебристый тон. Его краски нежнее, деликатнее, поэтичнее. Колебание цвета заставляет вибрировать поверхность, вызывая ощущение внутреннего движения и порождая у зрителя совсем особую лирическую взволнованность. Рублев изумительно сочетает все эти белые, голубые, золотисто-желтые, вишневые, серебристо-зеленые, розовые, синие, фисташковые, розовато-вишневые цвета, из которых он извлекает неведомую византийцам мелодичность. Здесь особенно ясно видно, как драматическая напряженность цвета, характерная для византийцев, уступает у Рублева место необычайной поэтичности колорита. Поэтизируя и смягчая краску, он тем самым поэтизирует и смягчает образы своих святых.
Иконостас Успенского собора ясно показывает, что уже во Владимире Даниил и Рублев были окружены учениками, деятельно помогавшими им в выполнении огромного заказа. Если Даниил действительно был автором более архаической по стилю группы росписей, то можно определенно утверждать, что он не участвовал в работе над иконостасом: ни одна из икон не обнаруживает его руку. Так как эту руку очень трудно опознать и среди икон Троицкого иконостаса, то творческое лицо Даниила остается
По-видимому, еще во Владимире написал Андрей Рублев замечательную икону, хранящуюся в местном музее (табл. 126–127). Она является вольной копией с прославленного византийского образа Владимирской Богоматери, хранившегося в Успенском соборе и перевезенного в 1395 году в
Полуфигура Богоматери превосходно вписана в прямоугольник доски, четким силуэтом выделяясь на светлом фоне (в свое время он был золотисто-охряным). Усилив, по сравнению с прототипом, наклон головы Марии, художник достиг выражения особой мягкости. Прижав к своей щеке младенца, который, ничего не ведая, ласково тянется к матери, Мария печалится о судьбе сына. Но в этой печали нет ничего экстатического, порывистого, утрированного. Это просветленная печаль, очищенная от всего внешнего и потому воспринимаемая как символ величайшей материнской любви. В соответствии с этим идейным замыслом на иконе нет ни одной жесткой линии, ни одного резкого
пятна. Линии плавно изогнуты, неизменно тяготея к параболе, переходы от света к тени отличаются удивительной воздушностью («дымом писано» — по выражению русских иконописцев), нежный розоватый тон карнации незаметно обретает в тенях легкий зеленоватый оттенок, темно-вишневого цвета мафорий Богоматери тонко сгармонирован с золотисто-охряным хитоном Христа и с его голубовато-синим клавом, а также с выглядывающим из-под мафория синим чепцом. В этой иконе, хорошо сохранившейся и умело расчищенной, все звучит как бы под сурдинку. Такой сердечности выражения и лирической настроенности мог достичь только большой мастер, что склоняет приписывать икону Умиления кисти самого
В летописном известии от 1408 года о работе Даниила и Андрея Рублева в Успенском соборе во Владимире говорится, что они «начали расписывать» эту церковь 25 мая. Совершенно очевидно, что за один летний сезон они не смогли завершить всю обширную роспись. Для этого им понадобилось минимум два летних сезона (на Руси из-за холодного климата церковные росписи выполнялись лишь в летние месяцы, не позднее сентября). Следовательно, 1409 год Даниил и Андрей Рублев должны были находиться во Владимире. О дальнейшей их деятельности, вплоть до середины третьего десятилетия, молчат все литературные источники, а как раз десятые годы были временем полной творческой зрелости Рублева. В эти годы возникли два лучших его произведения — звенигородский деисусный чин и икона «Троица».
До недавнего прошлого звенигородский чин, найденный в 1918 году в сарае близ Успенского собора на Городке, связывали с ранней деятельностью
От звенигородского чина сохранились лишь три иконы — Спаса (табл. 128–130), архангела Михаила (табл. 131) и апостола Павла (табл. 132). С первого же взгляда они поражают необычайной красотой своих холодных, светлых красок, создающих у зрителя настроение особой просветленности. Голубые, розовые, блекло-фиолетовые и вишневые цвета даются здесь в таких безупречно верных сочетаниях с золотом фона, что у созерцающего иконы рождаются чисто музыкальные ассоциации. Для Рублева цвет являлся тем средством, при помощи которого он раскрывал внутренний мир святого. Вот почему и его Спас, и его Павел, и его ангел обладают такой неотразимой привлекательностью. Мы воспринимаем их как носителей доброго начала, им присуща изумительная мягкость, в них нет ничего от византийской суровости. По своей глубокой человечности Спас напоминает прославленную фигуру Христа в тимпане «Королевского портала» Шартрского собора. И у Рублева, и у раннеготического мастера образ божества настолько очеловечивается, что он совершенно утрачивает свой отвлеченный культовый характер. Между божеством и человеком протягиваются сотни связующих нитей, и человек уже не со страхом и трепетом взирает на образ божества,
а с надеждой. Так Рублев видоизменяет традиционный иконографический тип. И он наделяет его неповторимо русскими чертами. По меткому наблюдению Н. А. Деминой, рублевский Спас — это «воплощение типично русской благообразности. Ни один элемент лица не подчеркнут чрезмерно — все пропорционально и согласованно: он рус, глаза его не преувеличены, нос прямой и тонкий, рот мал, овал лица хотя и удлиненный, но не узкий, в нем совсем нет аскетичности, голова с густой массой волос со спокойным достоинством возвышается на сильной, стройной шее. Самое значительное в этом новом облике — взгляд. Он направлен прямо на зрителя и выражает живое и деятельное внимание к нему; в нем чувствуется желание вникнуть в душу человека и понять его. Брови свободно приподняты, отчего нет выражения ни напряжения, ни скорби, взгляд ясный, открытый, благожелательный. Перед нами как бы сильный и деятельный человек, который имеет достаточно душевных сил и энергии, чтобы отдать себя на поддержку тем, кто в этом нуждается. Звенигородский Спас больше натуральной величины человека. Он полон величия. Кроме того, в нем есть строгость внутренней чистоты и непосредственности, есть полное доверие к
Не менее творчески переосмыслил Рублев византийское наследие и в образе апостола Павла. Художник должен был знать Высоцкий чин, присланный из Константинополя в Высоцкий монастырь между 1387 и
Принадлежность Звенигородского чина Рублеву доказывается не только его высочайшим качеством, но и теми вполне конкретными стилистическими аналогиями, которые эти иконы находят себе в других работах мастера: архангел Михаил — родной брат ангелов «Троицы», апостол Павел близок к Павлу из чина Троицкого собора (ср. особенно трактовку скул и лба), Спас по общему своему духу напоминает Христа из росписи Успенского собора во Владимире и на иконе Крещения в Благовещенском соборе. В Звенигородском чине, равно как и в росписях Успенского собора, Рублев выступает перед нами вполне сложившимся мастером, выработавшим свой собственный художественный язык.
В полном расцвете творческих сил написал Рублев икону «Троица» (табл. 136–139, XV, XVI). Эту икону он создал в память Сергия Радонежского. Наиболее вероятная дата ее исполнения — 1411 год, когда на месте погребения Сергия была построена деревянная церковь. Как и позднейший каменный Троицкий собор, воздвигнутый в 1423–1424 годах на ее месте, она была посвящена
Когда изучаешь русскую живопись XIV века, бросается в глаза один любопытный факт: со второй половины этого столетия резко увеличивается количество икон, изображающих Троицу. Особенно популярной эта тема была в кругу Сергия Радонежского. Именно Троице посвятил Сергий основанный им монастырь, и когда его ученики и ближайшие последователи закладывали на севере новые монастыри, то чаще всего они посвящали их той же
Известно, что уже
На новгородской иконе «Отечество», которая датируется концом XIV века, имеется сверху надпись, уточняющая сюжет иконы: «О(те)ць и Синъ и с(вя)ты(и)
Второй факт относится к области
Когда Андрей Рублев получил заказ на выполнение иконы «Троица», эта тема несомненно имела и для него самого, и для его современников животрепещущее
Работая над иконой «Троица», Рублев несомненно исходил от византийских образцов. Вероятно, он использовал какую-нибудь панагию (круглое блюдце), донышко которой обычно украшалось изображением
В рублевской «Троице» хотели усматривать отголоски готического и итальянского искусства. Ее сближали с произведениями и Дуччо, и Симоне Мартини, полагая, что грация рублевских ангелов навеяна образами сиенских живописцев. Такая точка зрения на икону русского мастера довольно широко распространена в
Библейская легенда рассказывает, как к старцу Аврааму явились трое прекрасных юношей и как он вместе со своей супругой Саррой угощал их под сенью дуба Мамврийского, втайне догадываясь, что в них воплотились три лица Троицы. Византийские и восточнохристианские художники обычно передавали этот эпизод с большой обстоятельностью. Они изображали уставленную яствами трапезу и суетливо прислуживавших ангелам Авраама и Сарру, они даже вводили побочный эпизод с закланием тельца. Для них эта сцена была прежде всего историческим событием, произошедшим в определенном месте и в определенный час. Рублев сознательно отказывается от такого толкования. В его иконе отброшено все второстепенное и несущественное: опущены фигуры Авраама и Сарры, отсутствует эпизод с закланием тельца, отпали отягощающие трапезу многочисленные яства. Остались лишь три фигуры ангелов, трапеза, евхаристическая чаша, дуб Мамврийский, дом и скала. При подобной трактовке из иконы изгонялось всякое действие, всякий намек на исторический характер запечатленного на ней события. Фигуры ангелов воспринимались как символ триединого божества и как прообраз евхаристии.
В иконе Рублева, созданной для длительного созерцания, нет ни движения, ни действия. В полном молчании восседают на невысоких седалищах три ангела. Их головы слегка склонены, их взгляд устремлен в бесконечность. Каждый из них погружен в свои думы, но в то же время все они выступают носителями единого переживания — смирения. Композиционным центром иконы является чаша с головой жертвенного
Культура русского монастыря XV века была далеко не такой примитивной, как это казалось старым исследователям. Творения Василия Великого, Исаака Сирина, Иоанна Лествичника, Дионисия Ареопагита внимательно читались и тщательно комментировались. Отсюда в русскую церковную литературу проникли элементы античной философии — платонизма и новоплатонизма, отсюда же черпались импульсы к сложному символическому толкованию религиозных образов. Андрей Рублев, бывший монахом Троицкой обители и Андроникова монастыря, несомненно принимал участие в тех умозрительных беседах, которые велись в ближайшем окружении Сергия, Саввы и Никона. И он должен был знать, что образ Троицы толковался византийскими теологами не только как изображение триединого божества и прообраз евхаристии, но и как символ веры, надежды и любви. Иоанн Лествичник прямо говорит: «Ныне же, после всего сказанного, пребывают три сия все связующие и содержащие: вера, надежда и любы, больше же всех любы, ибо ею именуется Бог». И далее: «По моему разумению вера подобна лучу, надежда — свету, а любовь — кругу солнца. Все же оне составляют одно сияние и одну
Для произведений средневекового искусства типична символичность замысла. Рублевская икона не представляет в данном отношении исключения. И в ней моменты символического порядка играют немалую роль, причем символическая трактовка распространяется также на второстепенные детали иконы — на здание, дуб Мамврийский и скалу. Эти три элемента композиции ничего не вносят в характеристику конкретной среды. Они ее не уточняют, а, наоборот, содействуют впечатлению вневременности и внепространственности. Дерево — это не столько дуб Мамврийский, сколько древо жизни, древо вечности. Светозарные палаты — это не только дом Авраама, но и символ Христа-Домостроителя и символ безмолвия, то есть совершенного послушания воле отца. Гора — это образ «восхищения духа» (именно так она обычно трактуется в Библии и Евангелии). Можно было бы без труда продолжить толкование символического содержания рублевской иконы. Однако сказанного вполне достаточно, чтобы уяснить исключительную сложность ее идейных истоков.
На современного зрителя, хотя он и незнаком со всеми тонкостями средневекового богословия, рублевская икона все же производит неотразимое впечатление. Чем это объяснить? Конечно, тем, что в рублевской «Троице» символизм чисто церковного типа перерастает в нечто несоизмеримо более значительное — в символ человеческой любви и дружбы. Вот почему икона исполнена такой неувядаемой свежести. Ее идейное содержание гораздо глубже, чем простая совокупность церковных символов.
Старые источники указывают, что Рублев написал икону «Троица» в похвалу святому Сергию. Иначе говоря, икона была создана в память того человека, который всю свою жизнь призывал к прекращению подтачивавших силы Руси братоубийственных феодальных распрей, который принимал активное участие в идейной подготовке Куликовской битвы, который проповедовал дружбу и любовь к ближнему, который всегда был склонен протянуть руку помощи маленьким людям. Действительность лишь частично оправдала надежды Сергия. Несмотря на то, что Московское княжество встало на путь быстрого подъема и близился час освобождения от татарского ига, жизнь продолжала оставаться трудной, полной опасностей, необеспеченной. Уже в 1382 году Тохтамыш пришел «изгоном» под самую Москву. Ворвавшись в Кремль, татары произвели страшную резню. Они опустошили окрестности Москвы, разорили Коломну, Можайск, Волоколамск, Переяславль, Юрьев и Владимир, они восстановили даннические отношения русских земель к Орде. В 1408 году татары под предводительством Едигея совершили новый набег на Русь. Не будучи в силах завладеть Москвой, они подвергли страшному опустошению ее окрестности (в том числе и Троицкую обитель), а также сожгли и разграбили Серпухов, Дмитров, Ростов, Переяславль, Нижний Новгород. К этому присоединялись неутихавшие княжеские междоусобия, мор и голод. «Насилие со стороны сильных, хитрость, коварство со стороны слабых, недоверчивость, ослабление всех общественных уз среди всех» — вот черты, господствовавшие, по мнению С. М. Соловьева, в русской жизни того
Как во всяком гениальном художественном произведении, в рублевской «Троице» все подчинено основному замыслу — и композиция, и линейный ритм, и цвет. С их помощью Рублев достигает того впечатления тихой умиротворенности, которое его икона порождает у любого непредубежденного зрителя. В ней есть что-то успокаивающее, ласковое, располагающее к длительному и пристальному созерцанию. Перед «Троицей» хочется «единствовати и безмолвствовати», она заставляет усиленно работать нашу фантазию, она вызывает сотни поэтических и музыкальных ассоциаций, которые, нанизываясь одна на другую, бесконечно обогащают процесс эстетического восприятия. После соприкосновения с рублевским творением зритель уходит внутренне обогащенным, что лишний раз говорит о его исключительных художественных достоинствах.
Когда начинаешь всматриваться в рублевскую икону, то в ней прежде всего поражает необычайная одухотворенность ангелов. В них есть такая нежность и трепетность, что невозможно не поддаться их очарованию. Это самые поэтические образы всего
древнерусского искусства. Тела ангелов стройные, легкие, как бы невесомые. На ангелах простые греческие хитоны, поверх которых наброшены ниспадающие свободными складками гиматии. Эти одеяния при всей своей линейной стилизации все же дают почувствовать зрителю красоту скрывающегося за ними молодого гибкого тела. Фигуры ангелов несколько расширяются в середине, иначе говоря, они строятся по столь излюбленному Рублевым ромбоидальному принципу: они сужаются кверху и книзу. Тем самым они приобретают изумительную легкость. В их позах и жестах не чувствуется никакой тяжеловесности. Благодаря преувеличенной пышности причесок лица кажутся особенно хрупкими. Каждый из ангелов погружен в себя. Они не связаны взглядами ни друг с другом, ни со зрителем. Легкая грация их поз так сдержанна, как будто малейшее колебание может расплескать ту внутреннюю драгоценную настроенность, счастливыми обладателями которой они
В иконе «Троица» мотив круга все время ощущается как лейтмотив всей композиции. Он звучит и в склоненной фигуре правого ангела, и в наклоне горы, дерева и головы среднего ангела, и в параболическом очерке фигуры левого ангела, и в придвинутых друг к другу подножиях. Но, в отличие от итальянских тондо с их несколько нарочитыми композиционными приемами, этот лейтмотив звучит тихо, как бы под сурдинку. Художник не боится нарушить круговой ритм вертикальным положением дома, прекрасно зная, что этим он внесет только большую гибкость и свободу в свою композицию. И его не смущает склоненное положение головы среднего ангела, нарушающее симметрию в верхней части иконы, потому что он уверенно восстанавливает равновесие, сдвигая подножия несколько вправо. Вправо же сдвинута и евхаристическая чаша, чем создается еще больший противовес склоненной влево голове среднего ангела. Благодаря широкому использованию таких свободных асимметрических сдвигов композиция приобретает редкую эластичность. Целиком сохраняя свой центрический характер и отличаясь равновесием масс, она в то же время обладает чисто симфоническим богатством ритмов, в такой мере разнообразны отголоски основной круговой мелодии.
Положив в основу своей композиции круг, иначе говоря, геометрическую, а не стереометрическую фигуру, Рублев тем самым подчинил композицию плоскости иконной доски. Хотя боковые ангелы сидят перед трапезой, а средний позади нее, все три фигуры кажутся расположенными в пределах одной пространственной зоны. Эта зона минимальна по своей глубине, и глубина ее находится в строгом соответствии с высотой и шириной иконной доски. Из этой соразмерности трех измерений рождается та законченная гармония, которая делает рублевскую икону столь совершенным произведением искусства. Если бы фигуры были более объемными, а пространство более глубоким, то гармония оказалась бы тотчас же нарушенной. Именно потому, что Рублев трактует свои фигуры чисто силуэтно и делает линию и цветовое пятно главными средствами художественного выражения, ему удается сохранить тот плоскостной ритм, который всегда так привлекал русских иконописцев и благодаря которому его композиция обладает такой удивительной легкостью.
Строя свою композицию по кругу и подчиняя ее тем самым плоскости иконной доски, Рублев сознательно не пользуется светотеневой моделировкой. Последнюю ему заменяет линия, которой он владеет с большим искусством. В его линиях есть нечто столь певучее, столь мелодичное, они согреты таким глубоким чувством, что их воспринимаешь как переложенную на язык графики музыку. Чтобы убедиться в этом, достаточно проследить взглядом за плавным бегом линий, очерчивающих фигуры ангелов. Эти линии мягки и в то же время упруги, в них круговая мелодия повторяется в десятках отголосков, всегда неожиданно новых и чарующе прекрасных. Но Рублев не довольствуется одними закругленными линиями. Он умеет их чередовать и с прямыми линиями, и с диагонально направленными, и с образующими острые углы, благодаря чему он вносит необычайное богатство ритмов в свою композицию. И он умеет с помощью линий раскрыть идейное содержание образа и уточнить отдельные мотивы движения. Так, например, каскад прямых линий плаща среднего ангела влечет взгляд зрителя к его правой руке, указывающей на евхаристическую чашу (идейный и композиционный центр иконы). Косые складки гиматия правого ангела подчеркивают его склонение к центру. Изогнутый клав среднего ангела вторит наклону его головы. Параболические линии силуэтов правого и среднего ангела, горы и дерева устремляются в левую сторону — к фигуре левого ангела, символизирующего Бога-отца. Ножки седалища, пилястры здания и прямо поставленный носок левого ангела заключают его фигуру в сферу прямых линий, что задерживает внимание зрителя. Наконец, с тонким тактом обыгрывает художник линии посохов: наклоненный посох правого ангела указывает на исходную точку горы, более прямо поставленный посох среднего ангела фиксирует наш взгляд на дереве, вертикально стоящий посох левого ангела перекликается с прямыми линиями архитектуры. Таким образом, каждый посох ангела указывает на его
Пожалуй, самым замечательным в иконе Рублева является ее колорит. Она прежде всего воздействует на нас своими дивными красками, в которых есть ни с чем не сравнимая певучесть. Именно краски в сочетании с плавными линиями определяют художественный облик иконы — ясный, чистый и гармоничный. Колористическую гамму «Троицы» можно было бы назвать дружелюбной, потому что в ней с поразительной наглядностью выражено дружественное согласие трех
Свои краски Рублев, по-видимому, подбирал не при ярком солнечном свете, а в светлый, с рассеянным освещением летний день, когда самые сокровенные и тонкие оттенки предметов как бы проясняются и начинают мерцать с мягкой
Цветовой строй иконы определяется трехкратным звучанием голубца. Эта чистая лапис-лазурь — драгоценнейшая и высокочтимая среди средневековых мастеров краска — повторяется в гиматии среднего ангела, в хитонах боковых ангелов и в подпапортках крыльев, причем художник дает ее в оттенках различной силы — от ярчайших ударов голубого на гиматии центральной фигуры до светлых и очень нежных небесных переливов на подпапортках. Фигура среднего ангела выделена не только интенсивностью голубца, но и густым, сочным тоном темно-вишневого хитона. Благодаря тому, что она опирается на белоснежный престол, в ней нет никакой тяжеловесности и она кажется столь же невесомой, как и фигуры боковых ангелов. Одеяния последних окрашены в более легкие цвета: серебристо-лиловый плащ левого ангела имеет голубые пробелá, серебристо-зеленый плащ правого ангела — светло-зеленые пробелá. Этот нежный и чистый цвет, напоминающий тон зеленеющей ржи, находит себе отдаленные отголоски в зеленоватых оттенках горы, дома и луга. Седалища и крылья ангелов интенсивного золотисто-желтого цвета. Они скрадывали переход от ярких одежд к золоту фона, почти целиком утраченному. Золотистый оттенок присущ и лицам. Художник добился тончайшей гармонии красок, они дополняют одна другую и перекликаются друг с другом. Каждая из них звучит с такой безупречной чистотой, что, покидая зал, где выставлена «Троица», зритель еще долгое время ощущает звучание этих удивительных красок. И воспоминание о рублевском голубце остается в его сознании как незабываемое художественное впечатление.
«Троица» Рублева вызвала бесчисленные подражания. Она была любимейшей иконой древнерусских художников. Но ни один из них не сумел подняться до нее в своем собственном творчестве. Даже старые копии не передают и сотой доли ее обаяния. Рублев создал ее в один из тех счастливых моментов вдохновения, которые бывают только у гениев. Вероятно, он сам не смог бы написать безупречно точное повторение этой вещи. Все то, что он почерпнул от своих русских учителей, от Феофана, из византийской живописи, он отлил здесь в классические по своей зрелости формы. Он сочетал сложную средневековую символику с чистотой и непосредственностью чувств русского инока, сохранившего живое воспоминание о великом деле Сергия. Он взял краски для своей иконы не из сумрачной византийской палитры, а из окружавшей его природы с ее белыми березками, зеленеющей рожью, золотистыми колосьями, яркими васильками. И ему удалось создать такое произведение, которое мы по праву рассматриваем как самую прекрасную русскую икону и как одно из величайших произведений всей древнерусской живописи.
Рубеж первого и второго десятилетия был временем наивысшего творческого подъема Рублева. Этими годами датируется одна небольшая икона в Третьяковской галерее, изображающая «Спаса в силах» (табл. 140, XVII). Восседающий на троне Христос дан в окружении серафимов и символов евангелистов, как на центральных иконах деисусных чинов из владимирского Успенского собора и из Троицкого собора в Загорске. Превосходная сохранность иконы в Третьяковской галерее позволяет восстановить многие из утраченных деталей больших чиновных икон. У Христа трагическое выражение лица. И в то же время ему присуща совсем особая внутренняя просветленность. Крайне выразительны также лица серафимов, полные драматизма. Чистая и ясная колористическая гамма построена на сочетании красных, блекло-зеленых и золотисто-коричневых цветов, с которыми умело сопоставлено золото асистов. Автор иконы, выполненной с тщательностью миниатюры, был прекрасным рисовальщиком. Рисунок лица, рук и драпировки удовлетворяет самым строгим требованиям. Иконографически тип Христа обнаруживает большое сходство с центральными иконами успенского и особенно троицкого чина, где мотив драпировки повторяется почти без изменений. Лицо Христа находит себе ближайшую аналогию на фреске Успенского собора во Владимире. Все это склоняет к тому, чтобы приписать икону кисти самого Рублева.
Этой небольшой иконой завершается средний период творчества Рублева, когда мастер создал лучшие из своих произведений.
| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |
