| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |
Два течения в новгородской живописи
Если живопись первой половины XIV в. представлена главным образом провинциальными памятниками, то от второй половины столетия сохранилось несколько значительных икон из храмов самого Новгорода, которые позволяют в некоторой мере судить о главных направлениях новгородской иконописи. Основная часть произведений живописи — иконы, фрески, миниатюры — относится к концу века. В том немногом, что дошло до нас от третьей четверти столетия, обнаруживаются разнородные художественные направления. Уже упоминавшаяся первая алтарная роспись церкви Волотова72 представляет архаизирующую тенденцию. В росписи опознаются элементы стиля гораздо более ранней поры, начала XIV в. и даже едва ли не XIII в. — стиля, видимо, импонировавшего новгородским мастерам крупностью форм, цельностью линий, плоскостным характером композиции.
72 См. Г. И. Вздорнов. О первоначальной росписи волотовской церкви, стр. 281–295.
Совсем иную сторону новгородской художественной культуры открывают миниатюры новгородского Евангелия, ГИМ, Муз. 365173. Три изображения евангелистов были исполнены, очевидно, двумя мастерами, один из которых был сербом (ему принадлежат миниатюры с Матфеем и Марком), а другой, написавший миниатюру с Лукой, был либо сербом, воспринявшим некоторые приемы новгородского искусства, либо новгородцем, прошедшим выучку у серба. Свободно поставленные фигуры, изображенные в сложном ракурсе (кроме Луки), крупные, объемно переданные драпировки, тонкая многослойная живопись, сложность внутреннего состояния персонажей — все сближает миниатюры музейского Евангелия с наиболее выразительными течениями сербского искусства палеологовской эпохи. Эти миниатюры, надо полагать, имевшие успех в новгородских художественных кругах (в начале XV в. с них были сделаны копии для другой рукописи)74, представляют явление единичное среди сохранившихся произведений третьей четверти XIV в. Они как бы предваряют те серии памятников позднего XIV в., которые свидетельствуют о широком потоке греческих и южнославянских мастеров, приезжавших тогда в Новгород и много сделавших для развития новгородского искусства. По-видимому, постепенное накопление нового опыта в результате знакомства с привозными образцами и с работами заезжих художников не прекращалось начиная с первых десятилетий XIV в.75 Но к последней четверти века процесс достиг особой интенсивности.
О. С. Попова. Новгородские миниатюры и второе южнославянское влияние. — «Древнерусское искусство. Художественная культура Новгорода». М., 1968, стр. 180–193 (о датировке миниатюр — стр. 180); 74 О. С. Попова. Указ. соч., стр. 194–199.
75 В. Н. Лазарев относит ко времени около 1360 г. роспись Сковородского монастыря, погибшую во время Великой Отечественной войны
Согласно другой точке зрения, это памятник конца XIV — начала XV в.
Эта точка зрения представляется справедливой.
Местные легенды
Именно в конце XIV в. возникают или к этому времени относится действие некоторых легенд и литературных произведений, отражающих политические и культурные контакты Новгорода с Византией: «Повести о новгородском белом клобуке», преданий о чудесном троекратном явлении греческой иконы Богоматери в Новгородской земле, в Тихвине в 1383 г., о чудотворной двусторонней иконе с изображением Спаса и Богоматери, принесенной в 1393 г. с Афона Арсением Коневским76. Даже в том случае, если эти легенды — позднего происхождения и не имеют под собой реальных оснований (в виде, скажем, местных преданий), заслуживает внимания тот факт, что рассказы о появлении греческих произведений, ставших местными святынями, приурочены не к какому-либо иному периоду в истории Новгорода, а именно к последним десятилетиям XIV в. Очевидно, это время запомнилось как эпоха больших событий в культурной жизни Новгорода, усиленных художественных контактов с Византией, было как бы окружено ореолом «византинизма».
76 Н. Н. Розов. Повесть о новгородском белом клобуке как памятник общерусской публицистики XV века. — ТОДРЛ, т. IX. М.–Л., 1953, стр. 178–219 (первоначальная легенда сложилась после смерти архиепископа Василия, но до Евфимия II, т. е. во второй половине XIV — начале XV в.; см. там же, стр. 199–200).
История «Сказания о Тихвинской иконе Богородицы» недостаточно изучена. Ф. И. Буслаев считал, что оно восходит к XVI в., ко времени новгородского архиепископа Серапиона ( Ф. И. Буслаев. Исторические очерки русской народной словесности и искусства, II. СПб., 1861, стр. 276–279). Варианты легенды см., например,
ПСРЛ, т. VIII. СПб., 1859, стр. 48), издании одного из списков ОЛДП, XXXVIII. СПб., 1892 (изданы главы 25–68). В Новгородской третьей летописи содержится лишь краткое известие о явлении иконы в 1383 г. ( ПСРЛ, т. III. СПб., 1841, стр. 232).
О Тихвинском Успенском монастыре см.:
Икона, считавшаяся тихвинской чудотворной, в настоящее время находится в Чикаго и является, по-видимому, или очень поздним, или сильно поновленным произведением. Об иконе см.:
И. Сахаров. Исследования о русском иконописании, 2. СПб., 1849, стр. 28, 211–212; Н. П. Кондаков. Русская икона, II. Прага, 1929, табл. 12; IV. Прага, 1933, стр. 208, 236–237; И. А. Иванова. Икона Тихвинской Богоматери и ее связь со «Сказанием о чудесах Тихвинской Богоматери». — ТОДРЛ, т. XXII («Взаимодействие литературы и изобразительного искусства в древней Руси»). М.–Л., 1966, стр. 421. Д. В. Айналов и В. И. Антонова связывают создание иконы Богоматери в 1383 г. (Тихвинской ли?) с иконописцем Игнатием Греком, выполнявшим заказ московского князя Юрия Дмитриевича
В. И. Антонова. Неизвестный художник Московской Руси Игнатий Грек по письменным источникам. — ТОДРЛ, т. XIV. М.–Л., 1958, стр. 569–572; Об иконографическом типе Перивлепты, в том числе о Тихвинской, см.:
Дополнительные сведения и литературу вопроса см.:
О монахе Арсении, который из Новгорода ушел на Афон, вернулся оттуда с иконой в 1393 г., а спустя несколько лет, по благословению архиепископа Иоанна, основал Коневский монастырь на Ладожском озере, см.:
о Коневской иконе (на одной стороне — «Спас Нерукотворный», на другой — «Богоматерь с младенцем») см.:
Новгородская третья летопись сообщает под 1398 г. о постройке на Коневом острове Ладожского озера церкви Богородицы и устройстве монастыря ( ПСРЛ, т. III. СПб., 1841, стр. 233).
Коневская икона, хранящаяся сейчае в Финляндии, не сохранила живописи XIV в. Исчерпывающее исследование о ней см.:
Архиепископ и иные заказчики
Малое число сохранившихся памятников третьей четверти столетия следует сопоставить с известиями Новгородской первой летописи, приходящимися на время владычества архиепископа Алексея (1359–1388 гг.), когда относительно ослабевает художественная инициатива Софийского дома. Летопись сообщает, что Алексей строит на своем дворе церковь Рождества Богородицы «на сенях» (1362 г.), расписывает церковь в Волотове (1363 г.), строит надвратную церковь Сретения в Антоньевом монастыре (1364 г.)77. Затем речь идет не об архиепископских постройках, а лишь об освящении им храмов (церкви Спаса на Ильине в 1374 г., Бориса и Глеба в Плотниках в 1377 г., Святого Образа на Добрыни улице в 1378 г., церкви Димитрия на Славкове улице в 1381 г.)78 и об оборонительных работах по благословению архиепископа (ров на Софийской стороне в 1383 г., крепости в Яме и Порхове в 1384 и 1387 гг.)79. Такой состав известий может зависеть от упущений летописца, но может и отражать реальную картину своего рода затишья. Между тем именно архиепископской мастерской должна была принадлежать главная роль в строительстве и в украшении храмов иконами и фресками. Разумеется, невозможно забыть, что при Алексее в Новгороде работал Феофан Грек (1378 г.), были расписаны церкви Феодора Стратилата и Успения в Волотове. Но мы не знаем, каково было участие в этом архиепископа.
77 «Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов», стр. 368, 369.
78 Там же, стр. 372, 375, 378.
79 Там же, стр. 379, 381.
Гораздо более активной представляется деятельность архиепископа Иоанна (1388–1414 гг.). При нем дважды ремонтируется Софийский собор (1396 и 1408 гг.), строится и расписывается надвратная церковь Воскресения (1398 и 1400 гг.), возводится каменный Детинец (1400 г.), строятся церкви — Покровская в Зверине монастыре (1399 г.), Спаса Преображения на Веренде (1407 г., там же устраивается монастырь), Святых исповедников (1411 г.), собор Архангела Гавриила на Хревькове улице (1413 г.)80. Этим временем датируется и большая часть сохранившихся икон.
80 Там же, стр. 388, 393–394, 396, 400, 403–404.
Строительство городское, монастырское и др.
Во второй половине XIV в., и особенно в его последней четверти, в Новгороде работало много художественных и строительных артелей. Как известно, тогда, помимо городских укреплений и крепостей на рубежах Новгородской земли, в изобилии строятся городские церкви и монастыри, складывается и в многочисленных вариантах повторяется специфически местный тип храма. Круг заказчиков этих построек очень широк. Наряду с архиепископом, встречаем имена посадников, бояр, каких-то неясных по социальному положению лиц (очевидно, из «житьих людей»), ассоциации купцов81, уличан.
81 В 1364 г. в Торжке построена церковь Спаса Преображения «замышлением купцы новгородские, а потягнутием всех правоверных крестиян»; в 1403 г. Борисоглебскую церковь в Русе построили «купце новгородскыя прасоле» (там же, стр. 368–369, 397).
Мастера
Стилистическое разнообразие дошедших до нас фресковых циклов говорит о нескольких группах фрескистов, работавших в Новгороде на протяжении относительно краткого периода — последней четверти века. С росписью Феофана Грека 1378 г. имеют стилистическое родство стенописи церквей Феодора Стратилата и Успения в Волотове, но в целом каждая из них представляет самостоятельное явление. С фресками церкви Спаса на Ковалеве 1380 г. лишь отчасти перекликаются фрагменты стенописи из церкви Благовещения на Городище, а росписи Рождества на Кладбище (1390-е годы) и Сковородского монастыря стоят и вовсе особняком82. Много индивидуальных решений — и в новгородской миниатюре83.
Иконописные мастерские должны были работать стабильнее, чем артели стенописцев. Стенописи создавали не только местные, но и бродячие, часто кочующие артели, которые выполняли в Новгороде лишь один или несколько заказов, а может быть, какие-то их мастера оседали, включаясь в работу местных художников. Между тем иконы для строившихся, горевших и обновлявшихся храмов требовались постоянно. Сохранившиеся от последней четверти века иконы позволяют предположить в Новгороде существование по крайней мере нескольких иконописных мастерских, разных по значению, по вариациям местного стиля и по «социальному уровню»: от архиепископской до посадских.
Новые идеи и веяния
Новгородские иконы второй половины XIV в. изучены еще мало, но крупные изменения в местной художественной культуре того времени широко известны по произведениям монументальной живописи и отчасти миниатюры. Прежде всего меняется миросозерцание в целом и в новой трактовке выступают теперь духовные идеалы, — эти общие процессы коснулись стран византийского круга и Руси в том числе. Почва для восприятия новых идей была подготовлена также и специфическими обстоятельствами общественно-политической истории Новгорода. Вторая половина XIV в., как и начало следующего столетия, было временем острых социальных столкновений, иногда выраженных в общественных явлениях с участием широких слоев населения (особенно в 1360, 1374, 1388, 1418 гг.). В это время менялись и органы управления: еще в 1350-х годах посадничество из единоличного превратилось в коллективное и посадники отныне стали представителями городских «концов»84. Боярская власть укрепилась, но стала и более активной жизнь «концов» (отметим обилие заказчиков-«уличан»), а это, в свою очередь, опосредствованными, не поддающимися конкретному описанию путями — но несомненно — служило одним из факторов культурных сдвигов. Духовная жизнь получает большую гибкость, пластичность, растет способность живого восприятия и усвоения новшеств. Новые веяния XIV в. проявляются в Новгороде не эпизодически, а укореняются; росписи Феофана и иных приезжих художников имеют успех, по-своему отражаются в творчестве местных мастеров.
84 
В. Л. Янин. Новгородские посадники, стр. 193–202.
Освоение северных окраин
Уместно вспомнить, что к XIV в. и больше всего ко второй его половине относятся сведения (правда, легендарные и не всегда достаточно подтвержденные сохранившимися древними письменными источниками) об основании многочисленных монастырей как в Новгороде и его окрестностях, так и на далеких окраинах Новгородской земли. На Севере это монастыри Челмогорский под Каргополем (с 1316 г.; его основатель Кирилл вышел из новгородского Антониева монастыря), Валаамский на Ладожском озере (известия о валаамских святых Сергии и Германе имеются под 1329 и 1393 гг.), Коневский (с 1393 г.; основан Арсением, иноком Лисицкого монастыря под Новгородом, побывавшим на Афоне и создавшим монастырь на Коневецком острове Ладожского озера по благословению архиепископа Иоанна), Палеостровский на Онежском озере (основан, видимо, до 1391 г. и уже несомненно существовал в первой половине XV в.; из этого монастыря Зосима Соловецкий, согласно житию, отправился на Белое море), Муромский, также на Онежском озере (основан афонскими монахами Лазарем и Феодосием приблизительно во второй половине XIV в.). Эти легенды (важен уже сам факт их возникновения) говорят о богатстве и могуществе Новгорода в XIV в., когда новгородцы оказались способными шире, чем прежде, развернуть деятельность по освоению глухих, отдаленных и труднодоступных северных окраин. Здесь проявилась решительность и смелость того новгородца, который, по выражению В. Н. Лазарева, «в постоянной борьбе с природой шлифует свой характер, укрепляет свою волю, закаляет свое мужество. Предприимчивый и решительный, практичный и деловой, новгородец всюду вносит тот дух личной инициативы, который особенно ярко проявился в его государственном устройстве».
Одновременно эти известия позволяют предположить и наличие особого оттенка в духовно-нравственных идеалах новгородского общества той эпохи: в Новгороде, как и в иных краях, постепенно распространяется, может быть, стремление к пустынножительству, к основанию монастырей вдали от мира, в глуши. Мы не знаем, как выглядели новгородские отшельники и монахи, отправлявшиеся тогда на Север, но невольно вспоминается облик основателя еще одного северного монастыря, выходца из Москвы Кирилла Белозерского, облик, который запечатлен на одной из икон XV в. (ГТГ) и который, согласно характеристике В. Н. Лазарева, воплощает «идеал не только нравственного, но и деятельного человека»85. Описанные оттенки в складе внутренней жизни новгородцев следует поставить в опосредствованную связь с появлением нового также и в художественной культуре, с особой торжественностью и монументальностью новгородской живописи и большей, чем ранее, тонкостью ее образного строя.
85 См.:
О перечисленных монастырях новгородского Севера см.:
В. О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, стр. 320–322; И. У. Будовниц. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV–XVI веках (по «житиям святых»). М., 1966, стр. 59–60, 113–130 (с обширной библиографией и анализом источников). О Лазаре и Феодосии Муромских см. также стр. 62, об Арсении Коневском — прим. 76.
Ереси
Нельзя не учесть и того, что вся вторая половина XIV в. была временем активного распространения в Новгороде ереси стригольников. По некоторым сведениям, она существовала уже при архиепископе Моисее, т. е. до 1359 г.86 Вскоре, очевидно, ересь стала опасной для новгородской церкви: в 1375 г. уже при архиепископе Алексее три учителя стригольников были сброшены с моста в Волхов87. Деятельность еретиков продолжалась и после этого. В 1382 г. суздальский архиепископ Дионисий (видимо, по просьбе архиепископа Алексея) привез в Новгород и Псков послание константинопольского патриарха Нила, обличающее еретиков88, а в 1386 г. специальное поучение написал приезжавший в Новгород пермский епископ Стефан89.
86 См. Н. А. Казакова, Я. С. Лурье. Антифеодальные и еретические движения на Руси XIV — начала XVI века. М.–Л., 1955, стр. 7–58, 230–255. В «Повести о Моисее», составленной около 1470 г., говорится, что архиепископ обличал стригольников. См. «Памятники, старинной русской литературы, издаваемые гр. Кушелевым-Безбородко», вып. IV. СПб., 1862, стр. 11, 14.
87 Новгородская четвертая летопись под 1375 г. — ПСРЛ, т. IV. Пг., 1915, стр. 305.
88 «Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов», стр. 379. Послание издано: Н. А. Казакова, Я. С. Лурье. Указ. соч., стр. 230–234.
89 Н. А. Казакова, Я. С. Лурье. Указ. соч., стр. 39, 234–243.
См. кат. № 25 («Иконография»)
Отражение стригольничества в искусстве было негативным: дидактические интонации в росписи храма в Ковалеве90, поучительная иконография «Отечества», растолковывающая догматическую истину91. История этой ереси помогает осознать степень прочности архаических воззрений, удерживавшихся в новгородской культуре и сказавшихся в художественном строе местной иконописи.
90 В. Н. Лазарев. Древнерусские мозаики и фрески XI–XV вв., стр. 66.
91 Б. А. Рыбаков склонен усматривать в новгородском искусстве и прямые отголоски еретических идей. См. Б. А. Рыбаков. Языческое мировоззрение русского средневековья. — «Вопросы истории», 1974, № 1, стр. 30. Ср. также доклад Б. А. Рыбакова «Антицерковное движение стригольников XIV в.», прочитанный на общем собрании Отделения истории АН СССР 22 ноября 1974 г.
Затронув вопросы религиозной жизни, напомним легенды о новгородских юродивых Николае Качанове и Феодоре. Они жили на разных берегах Волхова и враждовали между собой, как бы отражая столкновения Софийской и Торговой сторон. Оба умерли в 1392 г. ( Макарий, архим. Археологическое описание церковных древностей в Новгороде и его окрестностях, 1, стр. 198–200; 2, стр. 34). Предания о «блаженных» составляют любопытный штрих духовной жизни средневековья и нуждаются в комментировании историков.
| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |