| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |
Провинциальные иконы
См. кат. №№ 27, 31; илл. на стр. 346, 351–357
См. кат. №№ 29, 28; илл. на стр. 121–123, 347–349
См. кат. №№ 30, 33; илл. на стр. 350, 359
В особую группу приходится выделить ряд икон конца XIV в. и рубежа XIV и XV вв., условно обозначив их манеру как провинциальную. Происходят они не из Новгорода. В музеи одни поступили из дореволюционных частных коллекций («Чудо Георгия о змие», из собрания А. В. Морозова, ГТГ; «Деисусный чин», из собрания Н. П. Лихачева, ГРМ; другие, найденные в музейных фондах, не имеют сведений об их происхождении («Никола», ГРМ; «Рождество Богоматери» с избранными святыми, ГТГ); третьи — обнаружены музейными экспедициями в селах Новгородской земли («Никола» из с. Пирозеро, ГРМ; «Апостол Петр» из с. Вегорукса на Онежском озере, ГРМ; «Георгий на коне» из погоста Любони, ГРМ). Однако этого одного было бы недостаточно для трактовки произведений как провинциальных. Учтем, что некоторые памятники, рассмотренные в предыдущем разделе, тоже найдены в провинции, но отражают основные течения в новгородском искусстве. Памятники же, подлежащие сейчас нашему рассмотрению, отличаются резкой упрощенностью восприятия стиля, нередко — грубостью исполнения, явной «простонародностью» образов — качествами, свойственными «низовым» течениям новгородской иконописи.
Произведения такого рода могли изготовляться и в мастерских самого Новгорода. Их исполнение не столько говорит о месте создания этих икон вне Новгорода, сколько о подчеркнуто-провинциальном характере трактовки стиля эпохи.
Неточно было бы определять эти иконы и как архаизирующие. Если в искусстве первой половины XIV в. можно было выделить обширную группу произведений, сохранявших стилистические традиции новгородской живописи XIII в., то во второй половине столетия «простонародные» иконы соответствуют, хотя лишь в общем плане, стилю палеологовской эпохи, а их образы по своему внутреннему строю приближены к реальной сфере человеческих чувств. Это обстоятельство может быть истолковано двояко. Возможно, оно отражает изменение в характере новгородской художественной культуры, ко второй половине XIV в. познавшей стиль эпохи в его основных признаках настолько твердо, что им пропитались все низовые течения. Но причина может заключаться и в условности, допускаемой при классификации памятников: иконы, базирующиеся на традициях XIII в., искусственно датируются первой половиной или серединой XIV в., См. кат. № 14; илл. на стр. 315 в то время как эти архаизирующие течения могли продолжать существование и во второй половине столетия (см. стр. 84–88). Трудности предлагаемой классификации должны быть приняты во внимание.
На большие препятствия наталкивается и попытка уточнить время создания рассматриваемых в данном разделе произведений в пределах второй половины XIV в. В одних и тех же иконах наблюдаются элементы стиля середины XIV в., конца века, а иногда и начала следующего столетия. Разновременные стилистические слои в таких произведениях как бы спрессованы, что заставляет прибегать к широким датировкам.
«Чудо Георгия о змие», из собрания А. В. Морозова (кат. № 27); илл. на стр. 346
«Рождество Богоматери», с избранными святыми (кат. № 28); илл. на стр. 121–123, 347–348
«Никола» (кат. № 29); илл. на стр. 349
Среди изучаемых «провинциальных» икон не намечается четких стилистических групп, но обнаруживаются лишь некие художественные тенденции. Первая из них представлена «Чудом Георгия о змие» (ГТГ), «Рождеством Богоматери» с избранными святыми (ГТГ) и «Николой» (ГРМ). В них еще сильны элементы стиля не позднего XIV в., а приблизительно его середины: относительно крупные формы, в ряде случаев трактованные мягко и обобщенно, округлые и замкнутые линии, массивность объемов, спокойная осанка фигур, невозмутимое выражение ликов. Прослеживаются также отдаленные, но вполне конкретные реминисценции некоторых течений искусства византийского круга отмеченного времени.
Особенности низового новгородского творчества сказываются в выявлении декоративно-плоскостного, графического начала, в подчеркнутой статике образа. Интересно сравнить «Рождество Богоматери» с избранными святыми с одноименной и близкой по времени иконой из собрания П. Д. Корина. См. илл. на стр. 240 При сходстве иконографической и композиционной схемы, между этими произведениями существует глубокое стилистическое различие. В новгородской иконе формы обобщены, детали опущены, изображение дано крупным планом и развернуто фронтально, «надвигаясь» на зрителя, — традиционная особенность новгородской иконописи.
Сквозь палеологовские формы «Чуда Георгия о змие» и «Рождества Богоматери» с избранными святыми проступает сходство с одноименными произведениями первой половины XIV в.: как бы застывший в своем движении всадник в иконе из собрания А. В. Морозова
См. кат. № 10; илл. на стр. 294
См. кат. № 14; илл. на стр. 315
напоминает «Чудо Георгия о змие» из собрания М. П. Погодина (ГРМ), а неподвижные фигуры и поблескивающие, отрешенные по выражению лики в сцене «Рождество Богоматери» — соответствующие фигуры в «Рождестве Богоматери» из бывшего собрания С. П. Рябушинского (ГТГ).
Аналогия между названными произведениями обнаруживает их различие. Старые новгородские художественные идеи в памятниках второй половины XIV в. высказаны в более гибких, живописно моделированных формах. Некоторые лики получают мягкое выражение, с оттенком задумчивости и доброты См. кат. № 28; илл. на стр. 122–123 (ср. святых в верхнем ярусе «Рождества Богоматери»). Эти особенности отражают приближающиеся (или уже вступившие в свои права) настроения искусства XV в. Воплощены они столь убедительно и органично, что возникает мысль о том, что такие оттенки внутреннего склада образов могли появиться в «простонародном» русском искусстве самостоятельно, подготовив почву для восприятия идей XV в.
«Апостол Петр», из с. Вегорукса (кат. № 32); илл. на стр. 358
«Георгий на коне», из погоста Любони (кат. № 33); илл. на стр. 359
Новое видим и в иконе апостола Петра из с. Вегорукса (ГРМ). Рисунок ее относительно плавен, цветовые оттенки скромны и неярки, в характеристике образа преобладает сосредоточенность. Пропорциональные соотношения строятся так, что психологический смысл изображения передается общей композицией, осанкой персонажа, «складом поведения», полным сдержанности и достоинства; черты лика уже не столь крупны, остры и нарочито подчеркнуты, как в более ранних новгородских произведениях, где именно лик, застылый и напряженный, и почти только он один, концентрировал весь эмоциональный строй иконы. Аналогичные качества обнаруживаются и в «Георгии на коне» из погоста Любони (ГРМ), с его спокойными оттенками голубого и красно-коричневого; к сожалению, плохое состояние сохранности иконы не позволяет судить о ней в полной мере.
«Никола», из с. Пирозеро (кат. № 30); илл. на стр. 350
Деисусный чин, из собрания Н. П. Лихачева (кат. № 31); илл. на стр. 351–357
Другая тенденция сказывается в выносной иконе Николы из с. Пирозеро (ГРМ) и в семифигурном деисусном чине из собрания Н. П. Лихачева (ГРМ). Истоки их стиля определяются более точно: это искусство конца XIV в., с его резкостью и остротой образа, напряженностью ликов, ракурсами фигур, обрывистостью и беглостью рисунка, контрастами теней и «светов»146. Архаические моменты в этих памятниках звучат едва ли не сильнее, чем в предшествующих. Так, напряженно угловатые позы грузных фигур деисусного чина, как бы втиснутых в рамку иконы, равно как и мрачные, тяжелые, словно вырезанные из дерева лики, вновь напоминают образы икон старой традиции первой половины XIV в. Но если те иконы связаны с допалеологовским этапом развития иконописи, то деисусный чин — со стадией позднего XIV в. См. кат. № 14; илл. на стр. 315, 317 Однако эти приемы остаются оболочкой, внешне воспринятой системой, из-под которой проступают сложившиеся в традицию глубинные основы провинциально-народного понимания образа.
146 Многообразие стилистических истоков провинциальных икон обнаруживается яснее при сравнении двух икон «Николы» — неизвестного происхождения и из Пирозера (обе в ГРМ; ср. кат. № 29 и 30).
В общей картине истории новгородской живописи провинциальным памятникам позднего XIV в. принадлежит место гораздо менее значительное, чем архаизирующим иконам первой половины столетия. Определенную роль в такой оценке может играть субъективное впечатление, возникающее при обозрении сохранившегося круга произведений: от первой половины века остались главным образом «простонародные» памятники, которые мы невольно воспринимаем как наиболее существенные, тогда как вторая половина столетия дает достаточно материала для суждений об основных течениях новгородского искусства. Однако эта оценка имеет и реальные, объективные основания. Стилистическая традиция XIII в. была усвоена «деревенской» новгородской иконописью органично, соответствовала исконным местным художественным устремлениям к внутренней стабильности и декоративной красочности образа. Между тем психологическая сложность и живописная утонченность палеологовского искусства оказались в XIV в. более трудными для местной провинциальной интерпретации. Только в XV в. «палеологовские» — условно говоря — мотивы зазвучали в новгородской провинциальной иконописи в живой и яркой, но уже декоративно опрощенной форме.
Наблюдения над сравнительно узким кругом явлений — над провинциальной ветвью новгородской живописи XIV в. имеют отношение к проблеме более широкой: речь идет о роли «стиля эпохи» (определенного художественного периода) в развитии местного творчества. Касаясь допалеологовского этапа (куда входит и интересующая нас традиция XIII в.), Д. С. Лихачев замечает, что этот стиль «обладал чрезвычайно большой интегрирующей способностью. Элементы варварских искусств, восточных и традиционно-местных сливались в этот стиль, входили в него органической частью»147. Действительно, частное подтверждение этому — новгородская художественная культура XIII в., с ее многообразием стилистических истоков и вместе с тем — внутренней цельностью; еще более узкое — новгородская провинциальная иконопись первой половины следующего столетия, развивавшаяся на базе старого стиля, узнаваемого, но смело и интенсивно преобразованного (см. выше, стр. 73–91, особенно 90–91). Ср. также замечание М. В. Алпатова о том, что новгородские стенописи XIV в., в частности волотовские, «оказали лишь очень скромное воздействие на новгородскую иконопись и миниатюру; напротив, фрески Нередицы обусловили начиная с XII в. художественные формы всей северно-русской иконописи»148.
147 Д. С. Лихачев. Развитие русской литературы X–XVII веков. Эпохи и стили, стр. 66; ср. там же, стр. 74.
148 М. Alpatov, N. Brunov. Geschichte der altrussischen Kunst. Augsburg, 1932, S. 305.
В новгородском провинциальном искусстве старая традиция, исходящая из стиля XII в. и особенно XIII в., легко принялась, прочно укоренилась и стала привычной, почти затверженной. Между тем новые формы зрелого XIV в. осваивались «простонародной» живописью робко. Это искусство можно было бы счесть несущественной веточкой новгородской культуры, если бы в его рамках не обнаруживались образы неожиданно значительные и крупные. См. кат. № 30; илл. на стр. 350 Так, «Никола» из с. Пирозеро при сбивчивости рисунка и тусклости цвета (тонкие колористические градации палеологовской живописи превратились в набор глухих и монотонных оливковых и коричневых оттенков) выделяется той особенной остротой характеристики, которую дает живое и непосредственное творчество149.
149 Ср. замечания об этой иконе: 
Н. Г. Порфиридов. О путях развития художественных образов в древнерусском искусстве. — ТОДРЛ, т. XVI. М.–Л., 1960, стр. 42.
| ← Ctrl пред. | Содержание | след. Ctrl → |