Рождество Христово

РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО
Около 1500 года — первое десятилетие XVI века. Рязань. Дерево, темпера. 55 × 45,8

Размеры иконы позволяют предполагать, что она некогда входила в праздничный : ряд неизвестного нам иконостаса, хотя ее редкие иконографические особенности и необычный художественный образ могут свидетельствовать об ином использовании памятника: например, как иконы поклонной - выкладываемой на аналое большого храма в праздничный день Рождества Христова. Основу представленного здесь сюжета составляет евангельский рассказ о рождении Девой Марией младенца Христа (Мф. 1 : 18–23; 2 : 1–12; Лк. 2 : 6–20). Но на создание самой композиции более всего повлияли песнопения Рождественской службы и, в первую очередь, кондак Романа Сладкопевца: «Дева днесь пресущественнаго раждает, и земля вертеп неприступному приносит: ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют: нас бо ради родися отроча младо, превечный Бог». Подобно этой словесной иконе праздника, поэтика рассматриваемой сцены наделена наглядной «картинностью» — это красочная панорама, где все происходящее исполнено энергии и активности, и в то же время, тихого созерцания чуда. Здесь и рождение Девой младенца, нашедшего приют в земном чреве пещеры, движение звезды, дальнее путешествие волхвов, пение ангелов, славословие пастухов, сомнения Иосифа, омовение Младенца. Все эти «самостоятельные» мизансцены, выделенные разноокрашенными зонами фона, плотно заполняют иконное пространство, распределяясь вокруг огненно-красного ложа Марии — знака таинственности и непостижимости свершившегося чуда вочеловечивания Бога. Хрупкое тело отдыхающей Богородицы, отвернувшейся от яслей и пребывающей в состоянии глубокого раздумья, соединяет все изображения воедино. Рядом с огненным ложем подчеркнуто беззащитным выглядит маленький спеленатый Христос, «умаливший Себя человек ради». Черный цвет пещеры и светящиеся белизной одежды Младенца напоминают о «мире, пораженном грехом по вине человека, в котором воссияло Солнце Правды».

На дальнем плане неторопливо движутся, указывая на звезду, волхвы в пророческих шапочках, ибо они предсказали приход в мир Мессии. Справа фигуры двух отпрянувших юных пастухов, испуганных неожиданным явлением ангела: «Слава Господня осияла их и убоялись страхом великим» (Лк. 2 : 9). По контрасту с ними выделен и размером и неподвижностью позы застывший, похожий на каменное изваяние Иосиф, размышляющий о чуде. Столь отрешенному от земного мира образу отвечает созерцательный образ юного пастуха, неторопливо кормящего овец. Его занятие на иконе выглядит столь безмятежным и повседневным, что кажется, оно совсем не связано с происходящим событием. Однако именно величавое спокойствие юноши, созвучное состоянию природы, вторит рождественской стихире: «и на земле мир, в людях благоволение» и как бы «снимает» неожиданный испуг и взволнованность пастухов, от ангелов узнавших о появлении в мире Спасителя. Сцена омовения младенца, похожая на священный таинственный ритуал, овеянный поэзией обновленной жизни, соответствует словам песни Романа Сладкопевца: «Там Дева, родивши Младенца, сразу утолила жажду» (икос).

Быстротекущее время, которое передано в иконе и движением волхвов, но главное — испуганными позами отпрянувших пастухов, сменяется тишиной уже преображенной земли, лишенной всего суетного и сиюминутного. Состояние глубокой задумчивости, благоговейного покоя и созерцания выражает фигура пастуха в странной одежде — красном платье и синей шапочке, помещенного в центре иконы. В иконах «Рождество Христово» здесь обычно представляют старца в овечьих шкурах, понимаемого как злой дух-искуситель. Замена его юным образом странника, держащего посох и пучок трав — иконографическая особенность иконы В. А. Бондаренко. Фигура этого пастуха-странника, философа и мудреца, зачарованного чудом рождения Христа, расположена в пространстве иконного поля так, что он оказался лицом к лицу с Иосифом, с его тяжелыми думами, сомнением в чудесном рождении Спасителя. Их противостояние и молчаливый диалог рассеивают недоумения нареченного отца.

Самым необычным мотивом рассматриваемой иконы является темно-синяя дуга неба, повисшая над всей композицией словно таинственная аура, слава или космос, характерные для мистических сцен видения. Заполненная еле различимыми ангельскими фигурами, она контрастирует с яркой декоративной поверхностью иконы и придает ей драматический характер. Это состояние отвечает словам 9 ирмоса рождественского канона Иоанна Дамаскина: «Таинство странное вижу и преславное: небо — вертеп, престол херувимский — деву; ясли — вместилище, в них же возлеже невместимый Христос Бог, его же воспеваюше величаем». Основная мысль праздника — сошествие Бога на землю и восшествие человека на небо, возможность видеть Невидимого, обретение утраченного райского образа земли, объединение людей и ангелов — пронизывает все рождественские стихиры. Но наиболее ярко идея таинственного соединения земли и неба в момент рождения Христа звучит в словах Иоанна Дамаскина: «Небо и земля днесь совокупишася, рождуся Христу: днесь Бог на землю прииде, и человек на небеса взыде: днесь видим есть плотию, естеством невидимый, человека ради». Заменяя традиционные изображения славословящих и поклоняющихся младенцу ангелов их незримым бесплотным воинством в небесной сфере, мастер передает словесные образы Романа Сладкопевца: «Кого силы величают небесные, кого рати поют бестелесные». Ангельская песнь соединяет несоединимое — небо и землю. Недаром Иоанн Златоуст отметил: «Небом стала земля, поелику небо хотело бы в себя принять то, что происходит на земле». «Земной» след действительного ангельского явления отразился лишь в реакции двух стоящих справа испуганных пастухов. Художник подчеркнул этим, что не просто ангелы воспели Христа и спустились на землю, но само небо, спустившись, соединилось с потрясенной и преображенной твердью, поднявшейся ему навстречу землей. Не случайно красные ликующие горки, потеряв привычные очертания, высоко поднимают свои лещадки-пальцы, почти соприкасаясь ими с дугой неба, вовлекая в это радостное буйство травы, тянущиеся вверх своими длинными ветвями.

Икона «Рождество Христово», из собрания Павла Корина (Москва), вторая половина XV в.

Синяя дуга неба, как ореол или слава, осеняет Деву и Сына, напоминая образы рождественской стихиры: «Ныне Дева шире, чем самое небо: ибо от нея возсиял Свет даже для совершенно омраченных и возвысил униженных». Спрессованное пространство иконы, соединившее реальность и таинство, вечность с событиями мимолетными, вместе с тем превратившее их в единовременно происходящее, создает зримый образ сложного литургического времени, образуемого всем ходом праздничного богослужения Рождества Христова. Ее редкий иконографический замысел восходит к уникальной схеме, известной по одноименной иконе первой половины XV в. из собрания П. Д. Корина. Дословно повторяя ее и лишь слегка упрощая некоторые детали, иконописец вместе с тем следует совсем иным художественным и живописным традициям. Насыщенные цветовые пятна, делящие пространство на разноокрашенные декоративные зоны, усиление роли розово-красных и густых синих пигментов, создающих с остальными сияющими красками напряженный колористический диссонанс, открытая живопись личного письма с оливковым санкирем и активными подрумянками напоминают иконы, созданные на рубеже XV–XVI вв. в Рязани — одном из старинных русских иконописных центров.