Илия Пророк в пустыне

ИЛЬЯ ПРОРОК В ПУСТЫНЕ
Первая треть — вторая четверть XVI века. Север ярославских земель (Пошехонье?). Дерево, темпера, 43,8 × 32,3

Ветхозаветный пророк Илья, наряду с Моисеем почитавшийся как чрезвычайный посланник Бога, свидетель теофаний и представитель закона, был одним из наиболее почитаемых христианских святых. Удостоенный быть очевидцем Преображения Христа и беседовать с ним (Мф. 17 : 3), Илья прославился как предвозвестник его чудес и воскресения. Особенно чтился пророк за свою строгую аскетическую жизнь в пустыне, ревность чистоте веры и праведность, за что был вознесен живым на небо (4 Цар. 2). Эти грани почитания святого предопределили широкое распространение его обширной и разнообразной иконографии. Литературную основу композиции и ее иконографические особенности составляет ветхозаветный текст III книги Царств (3 Цар. 17 : 1–6): «И сказал Илия (пророк) Фесвитянин: ... жив Господь Бог Израилев, пред Которым я стою! В сии годы не будет ни росы, ни дождя, разве только по моему слову. И было к нему слово Господне: пойди отсюда и обратись на восток и скройся у потока Хорафа, что против Иордана; из этого потока ты будешь пить, а воронам Я повелел кормить тебя там. И пошел он и сделал по слову Господню; пошел и остался у потока Хорафа, что против Иордана. И вороны приносили ему хлеб и мясо по утру и хлеб и мясо по вечеру, а из потока он пил».

Согласно библейскому тексту, спасаемый от голода и жажды Илья изображен в одеждах пророка и пустынника — в длинном хитоне, закрывающем всю фигуру, и темном плаще на козьей шерсти — милоти. Облокотившись на посох, он сидит на большом камне у потока Хорафа и, словно прислушиваясь, вполоборота повернулся в сторону ворона, приносящего ему пищу.

«Илья Пророк в пустыне», первой половины XVI в. (Кирилло-Белозерский музей-заповедник).

Сцена «Кормление Ильи вороном» сформировалась в средневизантийский период и в дальнейшем почти не подвергалась изменениям. В памятниках палеологовского времени фигура Ильи укрупняется и выдвигается на первый план, внимание сосредотачивается на лике и его эмоциональном состоянии. Отличительными особенностями икон XIV–XV вв. становятся поворот головы в сторону ворона и характерный жест поднятой к уху руки, символизирующий «услышание» Бога. В памятниках XVI в. фигура пророка заметно уменьшается и отодвигается вглубь сцены, вместо свитка появляется посох, на который Илья опирается рукой, при этом другой рукой он подпирает голову, дотрагиваясь до уха («Илья Пророк в пустыне», первая треть XVI в., Кирилло-Белозерский музей-заповедник). На протяжении XVI в. иконография сохраняет устойчивый характер, меняется лишь расположение пещеры. Чаще Илья изображается прямо перед ней, на фоне черного проема так, что его очертания сливаются с шарообразной фигурой пророка. В других случаях, как на рассматриваемой иконе, вход в пещеру показан сбоку. Самыми характерными элементами иконографии становятся камень, на котором сидит пустынник и которому придается подчеркнуто круглая форма, а также водный поток Хораф, истекающий из источника («Илья Пророк в пустыне», XVI в., из собрания В. А. Солоухина). Для публикуемой иконы следует отметить такие необычные детали, как жест Ильи, положившего на колено руку, большой белый плат на его плечах, высокие многоярусные деревья, подчеркнуто геометризированную форму камня.

Начиная с рубежа XV–XVI вв. иконография «Ильи Пророка в пустыне» получает самое широкое распространение как в северных и новгородских землях, так и в средней полосе России. Возможно, это было связано с ростом монастырей и усилением идеалов отшельнической жизни, аскетизма и пустынничества, где образ пророка Ильи неизменно пользовался глубоким почитанием. О возможном происхождении данной иконы из монашеской среды косвенно свидетельствуют ее небольшие размеры, характерные для моленных и келейных образов.

В рассматриваемой сцене почти отсутствует повествовательность, фигуре Ильи приданы неподвижность и округлость, — он словно застыл в безмолвии. Его состояние и поза дают возможность интерпретировать сцену как общение пророка с Богом. Ее смысл оказывается гораздо шире, чем соответствующий названию иконы библейский текст, ибо свидетельствует не столько о пребывании Ильи у Хорафа, сколько об отшельничестве его в Синайской пустыне и на горе Хорив, где в веянии тихого ветра ему дано было услышать глас Божий (3 Цар. 19 : 11–12). Обращением сразу к двум текстам и объясняется столь характерная деталь иконографии, как разворот фигуры в сторону ворона — посланника Божьего, а также содержание сцены в целом. Камень, как наиболее устойчивый элемент иконографии, находит параллели в службе Илье Пророку, которая по Студийскому Уставу читалась на Руси уже с середины XI в. В каноне духовная крепость Ильи имеет прочное основание — камень истинной веры: «На камени мя веры утвердив, разширил еси уста моя на враги моя» (ирмос 3 песни). Правильная многогранная форма камня-седалища ассоциируется с жертвенником, который пророк создал «во имя Господне» (3 Цар. 18 : 31–32), а лежащий рядом водный поток напоминает о «прохождении воды окрест алтаря» (18 : 35). Длинные стволы деревьев, покрытых «огненными» разделками, соединяются с текстом той же книги (19 : 4), где говорится о можжевеловом кусте, под которым отчаявшийся Илья молил Господа взять его душу, а с другой стороны, — с теофаническим образом Неопалимой купины, явившейся Моисею на той же горе Хорив, где пророк «услышал» Бога в веянии тихого ветра. Тем самым в лаконичной и емкой сцене явственно слились несколько символических тем: аскетическое странничество и скорбное одиночество пророка, взыскующего Бога, крепость его веры, спасение праведника, чудесное его кормление посланной Богом птицей, теофаническое явление ему Господа.

Иконографические параллели иконе относятся к первой половине XVI в., что дает возможность рассматривать ее в кругу памятников этого времени. Но, несмотря на иконографическую близость северным и новгородским иконам, стиль произведения не позволяет связывать его с искусством Новгорода. Аналогичный прием встречается среди произведений, созданных в среднерусских и поволжских центрах, но особенно характерен он для ярославских памятников первой половины XVI в., с которыми рассматриваемую икону сближает колорит и изысканная графика, характерные «сгорбленные» и широкие силуэты, орнаментальные складки. Но по сравнению с ними, ее живопись плотнее, пастозно положенные краски утрачивают светоносный характер, что можно объяснить как более поздним временем исполнения, так и иными художественными традициями. Икона могла быть создана в одном из тех художественных центров, где в первой половине — второй четверти XVI в. были сильны традиции ярославской или средневолжской живописи, но вместе с тем, были знакомы и северные художественные идеалы. Таким местом в первой половине XVI в. было, например, Пошехонье, где собственный стиль должен был выкристаллизовываться на пересечении различных среднерусских и северо-новгородских традиций. Влиянием последнего можно объяснить иконографические особенности иконы, плотную живописную поверхность разбеленных красок, внимание к отдельным деталям. Учитывая близость отмеченных приемов и происхождение памятника (по устным сведениям, он был привезен из района г. Нерехты), наиболее вероятным местом его создания представляется один из северных центров ярославской земли, в которой почитание Ильи Пророка, как известно, было одним из самых распространенных.